Портос в гарольдовом плаще

О фанфике Даниэля Клугера «Мушкетер»

стр. 4

Вообще их меньше, но везде их больше.
М. Жванецкий

Однажды еврейский ребенок узнает, что он еврей.
М. Веллер

А наша кошка тоже еврей?
Л. Кассиль

Матье де Морг:

Казалось бы, человека, который сумел осилить все 229 страниц занудства Юрия Лиманова (см. «Газетт» №6(6) за январь 2008 г .), уже ничто удивить не может. Как говорит его высокопреосвященство, не судите опрометчиво! Много мы с верным другом Сент-Аманом перевидали околомушкетерских писаний, но такого… Уже на пятой странице мы поняли, что анжуйским и прочей легкой артиллерией тут не обойдешься, метр Сент-Аман притащил арманьяк (из запасов для следующей статьи ), и в результате мы таки сподобились изложить наши впечатления в связной литературной форме, а не только в виде междометий и черносотенных лозунгов.

Люди добрые, уважаемые мушкетероманы. Вы хорошо сидите? На всякий случай держитесь за стену. Готовы? Так вот, уважаемые, Портос был евреем. Может, евреями были и остальные три мушкетера, но освещение этого вопроса не входило в задачи Клугера. И папа его тоже был евреем, и вся прочая родня. Что характерно: о своей принадлежности к избранному народу Портос узнает почти случайно, до этого восемнадцать лет не догадываясь ни о чем таком. Хотя мы лично слабо себе представляем, как можно, будучи мужчиной, не понять, еврей ты или нет. Но Даниэль объясняет этот скользкий момент крайней наивностью своего героя:

Проследив за тем, куда отец при этом указал рукой, я покраснел. Я всегда считал это естественным и маловажным телесным дефектом, которым обладал от самого рождения.

— Что вас так смущает, Исаак? — спросил он насмешливо, но уже без улыбки. — Разве Господу нашему Иисусу Христу не сделали обрезания на восьмой день от рождения — как всякому еврейскому младенцу?

В принципе мы понимаем Клугера и даже местами сочувствуем ему. Ну, перечитался человек книжицы Птифиса про «Истинного д'Артаньяна», глубоко вдохновился тем, что прототипа Портоса звали Исааком, и заполировал Птифиса еще десятью томами «Анжелики», а жаркое палестинское солнышко и неумеренное потребление внутрь израильской водки «Кеглевич» усугубили эффект. И вот в результате Даниэль выплескивает обуревающие его чувства и мысли на девяноста пяти страницах. Это все понятно. Нам непонятно вот что: как мог Даниэль Клугер, неплохой литературовед, автор крайне интересного исследования «Баскервильская мистерия», утратить здравый рассудок настолько, чтобы опубликовать плоды своего падения, выставив тем самым себя на посмешище? Поистине, кого боги хотят погубить, того лишают разума.

И при всем при этом нельзя сказать, чтобы фанфик этот был уж вовсе беспомощным. Скажем так: по писательскому уровню Клугер стоит повыше Лиманова, Бушкова и Галаниной, хотя и ступенькой ниже Харина. Язык у него не далеко не такой убогий, стиль изложения - терпимый. Среди явных технических недостатков мы отметили страсть к крайне корявым, но вумно звучащим фразам типа

Он сообщил мне, что хозяин дома, в котором мы снимали две комнаты, уже дважды наведывался и напоминал о том, что плата за последние три месяца им все еще не получена.

Подавиться можно этим предложением. Не зря пассивный залог называется в русском языке страдательным. Еще одна проблема автора – любовь к так называемым «свифтикам». Так Стивен Кинг называл наречия - сорняки, ненужные по смыслу и употребляемые только ради красоты (как ее понимает автор) – по имени Тома Свифта, храброго героя -изобретателя в серии приключенческих романов для мальчиков, написанных Виктором Апплетоном.

Апплетон обожал предложения вроде «А ну, попробуй!» — храбро выкрикнул Том» или «Папа мне помогал с расчетами», — скромно ответил Том». Мы в школьные годы играли в салонную игру, где надо было придумывать смешные (или хотя бы полусмешные) свифтики. Помню: «Вы прекрасно пукаете, леди», — сказал он, набравшись духу» или «Я — пиротехник», — ответил он, вспыхнув».

Сравните с клугеровскими пассажами:

И я торжествующе расхохотался, весело подмигнув ростовщику. — Я же не школяр!

- и сами никогда так не делайте. Это убожество, в устах литературоведа нестерпимое.

Но язык и прочие генетические уродства можно было бы простить, если бы не сам сюжет. Такой бред не всякому психиатру доводилось слышать. Во вступлении Клугер, излагая причины, побудившие его взяться за перо, говорит, что

…я обратил внимание на одну загадку, пытаясь разгадать которую, я и пришел в конце концов к написанию повести, предложенной вашему вниманию. Суть этой загадки такова: кто из четырех отважных друзей самый таинственный?...

… Попробуем разобраться. С главным героем, д'Артаньяном, все понятно — и биография его (романная) нам известна, и происхождение, и причины приезда в Париж. Главный кандидат на самую таинственную личность — без сомнения, Атос... Так ли? Да нет, оказывается! Он лишь напускает на себя таинственность. Довольно скоро (вслед за д'Артаньяном) мы узнаем о нем многое: и то, что он — граф де Ла Фер, и о трагедии, которая разбила ему жизнь и заставила под вымышленным именем поступить в мушкетеры простым солдатом. Дальше — Арамис. Может быть, он? Тоже нет. Арамис, конечно, занят постоянно какими-то интригами, старательно что-то скрывает от друзей и от читателей — но в то же время рассказывает д'Артаньяну немало из прошлой своей жизни. О том, например, как, будучи молоденьким аббатом, поссорился с неким офицером, как потом отомстил, убив обидчика на дуэли, как по этой причине временно снял с себя сутану и, пользуясь поддержкой друзей отца, поступил в мушкетеры (опять-таки под вымышленным именем).

И так получается, что только о самом, казалось бы, простом из великолепной четверки, о Портосе, — мы не знаем ровным счетом ничего.

Сент-Аман в очередном приступе сентиментальности (наступающем, как правило, после второго стакана коньяка) пожалел беднягу и в данный момент пишет ему письмо с целью открыть глаза на существование «Виконта де Бражелона» (том третий), где Портос рассказывает о своих предках, причем его версия уж никак не совпадает с клугеровской. Я же считаю, что письменник, вторгаясь в мир Дюма, обязан соблюдать все законы этого мира и не имеет права противоречить канону. Это проявление неуважения к Дюма.

Отталкиваясь от имени Исаака де Порто, Клугер сочиняет долгую и печальную историю страданий и мытарств портосовского папы, из-за которой он вынужден был покинуть родную Португалию, мешая в кучу все штампы любовно-нравоучительных романов – Таинственного И Коварного Врага, Доброго Друга Отца, Прекрасную Дочь Друга Отца (в которую герой, естественно, влюбляется, но злая судьба разлучает их навеки) *всхлип Сент-Амана*. Коварный Враг, ясное дело первым делом убивает отца, затем преследует-тиранит Доброго Друга Отца, и под конец хочет убить и самого героя. При этом, как и положено, долго и нудно рассказывает герою, за что конкретно он хочет его убить… Ну, вы все голливудские боевики смотрели, знаете, как это бывает. На фоне этих соплей в сахаре герои рассуждают о тяжкой доле избранного народа среди гоев:

— Но почему? — Я не мог усидеть в кресле и вскочил. От негодования — не на хозяина дома, разумеется, — рука моя легла на эфес шпаги. — Объясните мне, господин Лакедем, если все обстояло так, как вы рассказываете, если никаких других прегрешений не совершали эти несчастные, неужели их преследовали столь жестоко?! Чем грозило престолу и церкви то, что кто-то не ест свинину? Или зажигает свечи в субботу? Что из того, что португальские евреи, давным-давно верующие в Христа, изредка вспоминали традиции своих предков?

Больше всего это напоминает стиль телепроповедей с их фальшиво- фанатичными пасторами… Прошу прощения, уважаемые читатели, но метр Сент-Аман уже закончил послание Клугеру и просит передать слово ему.

М.А. де Сент-Аман:

В отличие от коллеги Морга, известного своей категоричностью, язвительностью и непочтительностью к авторитетам, я очень терпимо отношусь к подобного рода опусам и считаю, что чтение фанфиков очень расширяет кругозор. Конечно же, "Мушкетер" этот просто кишит типичными для такого рода сочинения глюками:

- гигантскими историческими справками (имеющими целью продемонстрировать эрудицию автора):

Далеко-далеко на востоке, Бог весть, где именно, течет удивительная река Самбатион. За этой рекой простирается царство, в котором безбедно живут потомки десяти израильских колен, некогда уведенных в плен ассирийским царем. Шесть дней в неделю эта река столь бурна, что перейти ее невозможно — ни вброд, ни на лодке. Но в седьмой день она стихает. К сожалению, этот седьмой день — святая суббота, а в субботу нарушать покой нельзя. Поэтому те евреи, которые живут за Самбатионом, не могут прийти к нам, а мы, даже если бы отыскали то место, никогда не смогли бы соединиться с ними...

..и.т.д. и т.п.

- и при этом грубыми историческими ляпами, которых вполне можно было бы избежать (имеющими целью продемонстрировать, что автор читал Птифиса):

- Да от таких имен, сударь, собаки дохнут — если верить господину Тальману де Рео!

Не хочется расстраивать почтенного автора, но г-н Тальман де Рео родился в 1619 году, и, следовательно, в описываемый период ему было немногим более семи лет;

- постоянными назойливыми скрытыми цитатами и отсылками к Дюма (имеющими целью продемонстрировать любовь автора к канону), например:

— Разве опасно для государства то, что часть его граждан поет по-французски те псалмы, которые другая часть распевает на латыни?

- а также пересказами от своего имени уже описанных у Дюма событий (имеющими целью продемонстрировать свое развесистое имхо):

И в этот момент нас вызвали к де Тревилю. Не успели мы войти в кабинет (я заметил там какого-то молодого провинциала), как наш капитан устроил нам хорошенькую головомойку. При этом он больше всего напирал на то, что шесть мушкетеров уступили шести гвардейцам кардинала. Формально все было так, но на деле-то — совсем иначе. Тем не менее мы с Арамисом держались изо всех сил и лишь кивали с виноватым видом, но в конце концов я потерял самообладание. Что, впрочем, неудивительно — после недавнего напряжения. Я наговорил нашему бравому капитану кучу дерзостей, но в то же время растолковал ему некоторые детали стычки, которые, по всей видимости, ему не сообщили. Объяснив, что нас было не шестеро против шести, а вдвое меньше — поскольку двоих убили на месте, напав из засады, а Атоса тяжело ранили. Правда, я забыл об осторожности и сказал лишнего — вспомнил о Фарсальской битве, проигранной Помпеем Великим, а заодно помянул и битву при Павии.

Но это все терпимо и привычно. Что я бы лично поставил в явный минус автору, так это крайне неудачно выбранную форму изложения – от первого лица. Этот способ подачи рассказа как никакой другой способен сыграть злую шутку с автором, выставив напоказ все то, что он желал бы скрыть. Но в случае «Мушкетеров» повествование от лица героя вызывает у читателей стойкое отвращение. Это самое худшее, что можно было придумать.

Все дело в том, что Клугер с упорством, достойным лучшего применения, пытается натянуть на Портоса гарольдов плащ романтического героя, черные очки агента Моссад, синее трико и красные трусы Супермена и прочие несвойственные ему предметы облачения. Он всеми силами лепит из него эдакого еврейского Айвенго:

При этом образ его далеко не так прост, как это может показаться на первый взгляд. Читатели традиционно воспринимают его как добродушного, недалекого великана, охотно предоставляющего свою шпагу и немалую физическую силу друзьям, более сообразительным и ловким. Но при внимательном прочтении бросаются в глаза некоторые сцены и выражения, противоречащие такому пониманию. Так что — не так уж прост этот великан. Он насмешлив, ироничен (иногда — до язвительности), остроумен, хорошо разбирается в людях, склонен к парадоксальным суждениям…

И изложение от первого лица с этой целью и было выбрано. То и дело герой произносит монологи в лучших традициях классической трагедии:

Почти добравшись до улицы Старой Голубятни, я остановился. Атос! Он не должен был погибнуть вот так, на ночной улице, сраженный вероломным ударом в спину. Это было несправедливо! Лучший воин Франции, мой благородный друг и наставник! Но даже если он погиб, я не мог позволить, чтобы его тело остывало на ночной мостовой, дожидаясь появления утреннего караула, а до того было бы обшарено ворами. Меня передернуло от омерзения, когда я представил себе, как бесцеремонно выворачивают карманы мертвого Атоса, как чьи-то руки срывают с его пальца фамильный перстень...

Казалось бы, надо сильно потрудиться, чтобы сделать из Портоса мерисью, но Клугер не ищет легких путей. Ах, какой же он замечательный и непонятый, какой романтический и загадочный, восторгается Даниэль, подробно и невнятно объясняя, почему же сей образчик утонченности и образованности выглядит в глазах читателей «примитивным увальнем»:

В роте меня приняли хорошо. И хотя большую часть свободного времени я теперь проводил с Атосом, гвардейцы Дезэсара скоро начали относиться ко мне как к своему. Правда, я заслужил репутацию, которая в другое время могла бы показаться мне оскорбительной. Я продолжал старательно избавляться от родного выговора, и хотя мне частенько не хватало энергичных гасконских ругательств, но приходилось обходиться без них. Результатом этого стала уже постоянная медлительность речи. Так что не только Дезэсар, но и сослуживцы вскорости стали считать меня добрым малым и хорошим товарищем, но изрядным тугодумом. Со временем я настолько привык к этой репутации, что уже сам начал ее поддерживать — путая имена, подолгу не отвечая на вопросы и делая вид, что мало сведущ в том, что было хорошо известно образованным людям из моего окружения. Тогда я еще не знал, что эта игра может завести меня очень далеко.

Кто-нибудь, поднимите мне веки и объясните, зачем? Зачем это делать? Почему нельзя позволить Портосу быть самим собой? Ведь в клугеровском "мушкетере" не осталось ровным счетом ничего от Портоса - это серый безликий условно-романтический герой.

Что побуждает авторов писать фанфики? Морального урода Бушкова, пишушего ради того, чтобы срубить бабок, мы не берем в расчет. В 99% процентах случаев ими движет не коммерческий расчет, а любовь к героям Дюма.

Парадокс - вот ее-то мы как раз и не наблюдаем. Потому что если любви стыдятся - это не любовь.

На словах любя Портоса, Клугер стесняется и стыдится его. Подобно экзальтированным девицам из фан-клуба Атоса, он питает страсть к Принцам на Белом Коне, к слюнявой романтике самого худшего пошиба, не имеющей никакого отношения к Дюма. Очень характерно и симптоматично в этом смысле постоянное цитирование автором недоброй памяти «Анжелики». При этом Клугер и этой своей страсти тоже стыдится (как-никак образованный человек, литературовед опять же, и вдруг обожает такую пошлость), и стремится замаскировать ее как только может. В результате Клугер становится нечестным – нечестен он как перед читателями, так перед самим собой. В итоге книга получается фальшивой насквозь.

Как и д'Артаньян, я ненавижу лицемеров. А к этой категории я причисляю авторов, которые пишут не то, что думают.

Матье де Морг,

М.А. де Сент-Аман