Маленький гигант голубого салона

О Венсане Вуатюре

Безусловно, говоря о поэзии начала XVII века, нельзя пройти мимо этой колоритной личности. «Газетт» на своих страницах уже обращалась к теме прециозной субкультуры, которая цвела и колосилась в салоне мадам Рамбуйе (см. «Газетт» №5 и №7). А в этом номере мы поговорим о главном идеологе и знаменосце прециозной тусовки – г-не Вуатюре.

Хоть и косвенно, но именно Дюма способствовал тому, что имя Вуатюра еще не кануло в Лету. Он присутствует за кадром в «Мушкетерах» и «Двадцати годах»:

- Я написал рондо на эту тему, – продолжал Арамис. - Я показал его в прошлом году господину Вуатюру, и этот великий человек наговорил мне множество похвал.

Фрондеры в доме Скаррона сплетничают о его личной жизни и критикуют за спиной творчество, давая возможность Франсуазе д'Обинье проявить милосердие:

- Скажите, сударь, - сказала Франсуаза д'Обинье, - как вам нравятся друзья бедного Вуатюра? Послушайте, как они отделывают его, расточая ему похвалы. Одни отнимает у него здравый смысл, другой – поэтичность, третий – оригинальность, четвертый – юмор, пятый – самостоятельность, шестой…. Боже мой, что же они оставили этому человеку, вполне заслужившему славу?

А в «Красном сфинксе» Дюма даже выводит Вуатюра на сцену, хотя и в маленьком эпизоде:

- Вот господин Венсан Вуатюр, известный поэт и остроумец; он будет одним из первых академиков господина Конрара, когда господин Конрар создаст свою академию; а пока что он представляет иностранных послов его королевскому высочеству Месье.
Человек невысокого роста, бодрый, элегантный, краснолицый, одетый в черное, со шпагой, прикрепленной горизонтально, выпятил грудь, слушая перечисление своих титулов, сопровождаемое восхищенным и уважительным шепотом публики.

Согласитесь, портрет узнаваемый и емкий.

Дюма не зря уделил ему столько внимания. Биография Вуатюра заслуживает внимания, а местами – и уважения. Сын виноторговца из Амьена, поставлявшего вино королевскому двору, Вуатюр пробил себе дорогу к известности и достатку единственно своим собственным умом – и немножко личными связями, а куда ж без этого. Можно долго смеяться над рассадником галантной заумности в голубой гостиной прекрасной Артенис – маркизы Рамбуйе, но одного отрицать нельзя – именно она изменила раз и навсегда отношение общества к поэту. Поэт в средние века – существо отверженное и презираемое, чуть получше разбойника и бродячего актера, находящееся на одной ступени с шутом и придворным карликом, поэзия – непрестижное и недостойное благородного человека занятие: это мнение Дюма вкладывает в уста жертвы атосовой педагогики:

- Разве дворяне пишут стихи? – наивно спросил Рауль. – Я полагал, что это унизительно для дворянина.

Несмотря на низкое происхождение, Вуатюр, будучи представлен в 1625 году госпоже Рамбуйе, сделался завсегдатаем ее салона, законодателем мод и главным судьей среди ценителей аристократической литературы. Ему покровительствовали многие высокопоставленные персонажи, он занимал видные должности при дворе и сколотил себе при этом недурное состояние – правда, потом все спустил в карты (Дюма неоднократно упоминает о том, что Вуатюр был страстным картежником). Он пользовался большим уважением благодаря таланту, остроумию и независимости характера:

- А я, со своей стороны, - сказал Арамис, - я ставлю ему в вину еще то, что он держит себя чересчур свободно с великими мира сего.

Его сочинения – как стихи, так и письма, - были опубликованы только один раз: в 1650 году, уже после смерти Вуатюра. И с тех пор не переиздавались ни разу. Нам пришлось немало потрудиться, чтобы раскопать, сдуть пыль и проветрить от нафталина вуатюровское творчество. Попытаемся разобраться, почему.
В отличие от поэтов – либертинов (к ним имеет честь принадлежать и ваш покорный слуга), которых в первую очередь заботило выражение в поэтической форме философских идей, в прециозной поэзии утверждался примат формы над содержанием. Литературным отражением салонной жизни были бесчисленные мадригалы, сонеты, рондо, послания, представлявшие собой легкую, изысканную светскую «causerie» (непринужденный разговор, беседа) в стихах с ее острословием, вычурными оборотами, словесной игрой, поэтическими загадками, каламбурами.
Маскариль: Вы можете услышать, с каким успехом исполняются в лучших парижских альковах двести песенок, столько же сонетов, четыреста эпиграмм и свыше тысячи мадригалов моего сочинения, а загадок и стихотворных портретов я уж и не считаю. На мадригалы у меня особый дар. В настоящее время я перелагаю в мадригалы всю римскую историю.(Мольер, «Смешные жеманницы»)

Любовь, точнее галантная влюбленность, культ дамы, мелкие эпизоды светской жизни — обычная тематика этой поэзии, отличающейся изощренной формой, насыщенной остротами, аллюзиями и намеками, развернутыми метафорами, броскими антитезами и гиперболами и т.д. и т.п.

Вот, к примеру, один из сонетов Вуатюра:

О дивные цветы, что манят красотой,
И круг невинных нимф, питомицы Авроры,
Созданья, что давно ласкают Солнца взоры
И небеса с землей прельщают красотой,

Филлидин зрите лик и каждою чертой
Любуйтесь сообща, свои оставя споры,
Признайте, что она куда прекрасней Флоры,
Когда лилей и роз всех более у той.

Покиньте же свои сады без сожаленья,
Ведь даже боги ждут ее благоволенья,
Бессмертью предпочтя огонь любовных бед.

И не кляните смерть, коль за нее вы пали:
Жестокая едва ли
Натешится сполна, не погубив весь свет.

Пустое многословие, красивые обороты, изящество так и прет – но в итоге «ниачем», как говорят на сайте udaff.com.

А вот вуатюровское рондо, стиль которого так удачно пародирует Дюма в сцене богословского диспута в Кревкере:

Кто воду пьет (оставьте спор со мной!),
У тех в крови ни капли ледяной.
Они всегда смелы и дерзновенны,
Они сильны и горячи, их вены
Наполнены отвагой до одной.

Их пыл воде не проиграет бой
И разгорится с силою двойной.
Не знать такому молодцу измены,
Кто воду пьет.

Кто подкрепился силой водяной,
Те заняты любовью и войной,
Поскольку мощны и крепки их члены.
Признай, мои сужденья несомненны,
Не то тебя побьют (потом не ной!),
Кто воду пьет.

Отличительная черта прециозников – многочисленные «стихи на случай». Например,

Сонет его высокопреосвященству кардиналу Мазарини
по поводу «Комедии махин»

Армида ль наших дней иль мудрая Цирцея
Весь этот странный мир волшебный создала?
И с пор каких легко по воздуху тела
Взмывают ввысь, отнюдь к земле не тяготея?

Где неба купол был - о дивная затея! -
Деревья и цветы мы видим без числа,
И мириадом звезд горит ночная мгла,
Чтоб стать зерцалом вод по воле чародея.

Мы можем наблюдать в единый миг пруды,
Мосты, дворцы вельмож, роскошные сады:
Одна быстрей другой сменяются картины.

О, как благодарить тебя, святой прелат,
За то, что с этих пор фальшивые личины
Уже не при дворе, а в опере царят?

Имеется в виду одна из первых итальянских опер, представленных в Париже (1645 либо 1647 год). Мазарини выписал для постановки итальянских артистов, а декорации и машинерию изготовил известный мастер Торелли.

И напрашивается вопрос: почему мы тратим свое время на сочинителя такого рода стишат? Да ведь все дело в том, что он вовсе не был бездарным светским графоманом, как могло показаться! Как только Вуатюр в своих стихах отказывается от прециозных штампов - он достигает замечательной естественности и легкости слога. Продолжая и развивая традиции Клемана Маро, мастера изящных стихотворных миниатюр (также упомянутого Дюма в «Асканио»), Вуатюр может и непринужденно веселиться (хотя, справедливости ради, стоит сказать, что идею «стиха о сочинении стихов» он одолжил у Лопе де Вега, см. сонет «За нежный поцелуй ты требуешь сонета»):

Рондо о рондо

Конец! Мне приказала Изабо
Любой ценою сочинить рондо:
Нелегкое задание, признаться, –
Чтоб восемь строк на –о и пять на –аться!
Но делать нечего – сажусь в седло.

И вот уж пять покинули гнездо:
Дотянем восемь, помянув Бордо;
И скажем (не впервые исхитряться!)
Конец!
Что ж, хорошо! Еще добавим до
Пяти, покуда я еще трудо-
Способен; уж одиннадцать мне снятся,
И ежели осилю я двенадцать,
То на тринадцатой воскликну: «О!
Конец!»

А может даже, поднимаясь до уровня знаменитого (сейчас бы сказали – культового) испанского поэта Луиса де Гонгоры, писать искренне и с глубоким лиризмом:

Сонет к Урании

Любовь к Урании навек мной овладела!
Ни бегство, ни года не могут мне помочь
Ее нельзя забыть, нельзя уехать прочь,
Я ей принадлежу, нет до меня ей дела.

Ее владычество не ведает предела!
Но пусть я мучаюсь, пусть мне порой невмочь,
Мои страдания готов я день и ночь
Благословлять в душе и гибель встретить смело.

Когда рассудок мой невнятно говорит,
Что должен я восстать, и помощь мне сулит,
К нему прислушаться пытаюсь напрасно:

Ведь, говоря со мной, так робок он и тих!
Но восклицая вдруг: Урания прекрасна! –
Он убедительней бывает чувств моих.

Вуатюр разменял свой талант – несомненный талант! – на популярность в аристократических кругах, деньги и славу очень невысокой пробы. Причем сделал это совершенно сознательно. Когда перед ним встал выбор: писать всякие мадригальчики – сонетики – триолетики и тому подобную чепуху на потребу драгоценной публике или же, отказавшись от прижизненной славы, пойти своим, неизбитым творческим путем – он выбрал первый вариант. И в результате французская литература, вместо предтечи классицизма, достойного встать в одни ряд с Корнелем и Лафонтеном, получила лишь одиозного поэта средней руки, почти дилетанта.

Искренне ваш,
Марк Антуан де Сент-Аман