Первый понедельник апреля начинается в субботу

«Три мушкетера» породили, как известно, огромное количество продолжений и пародий. И даже более того. Креатив Дюма оказался настолько продуктивен как модель, что для многих авторов служит отправным пунктом для создания новых сюжетов и героев, развитие которых происходит в рамках избранных современными писателями жанров.

Чаще всего писатель попросту создает персонажей по модели героев “Трех мушкетеров” и помещает их в сюжеты, никоим образом с романом не связанные. То есть читаешь себе про эльфов остроухих, инопланетянов разных рас, дерущихся бластерами или лучевыми мечами, а приглядишься – они, родимые и незабвенные, все те же мушкетеры с кардиналом Ришелье. Коммерчески такой расчет, конечно же, оправдывает себя – читатель жаждет встречи с любимыми героями, желает чуда узнавания. Но на одном узнавании далеко не уедешь: при отсутствии оригинальной над-идеи эльфы и инопланетяне ведут себя так, как повели бы себя д'Артаньян сотоварищи, помести их Дюма в столь непривычный для него жанр. Логически их поступки и реакции предсказуемы, исходя из характеристик героев «Мушкетеров». Скучно просто становится. Думаешь: это я уже все читал, причем в гораздо лучшем изложении; что вы хотели мне нового сказать? ничего? тогда прощайте.

И всего одну я могу назвать книгу, в которой авторы используют архетипы Дюма для выражения глубокой, не поддающейся однозначной трактовке философской идеи. Это «За миллиард лет до конца света» братьев Стругацких. Аркадий и Борис Натанычи очень уважают папу Дюма и часто обращаются к нему: конечно, сразу вспоминается детская повесть «Экспедиция в преисподнюю», где героев прямо так и называют: Атос, Портос, и Арамис; а также символичный образ Михаила Сидорова по прозвищу Атос - неудачник ( sic !) в романе «Полдень. XXII век» и других книгах. Но в «Миллиарде лет» образы героев с мушкетерскими корнями раскрываются под совершенно новым, необычным углом.

Ленинград, конец семидесятых. Четверо ученых – астроном, математик, биолог и инженер-электронщик – хотят от жизни одного: чтобы она не мешала им работать. Каждый из них стоит на пороге значительного открытия (один даже нобелевку предвкушает). Но вдруг в их жизни начинает твориться черт знает что. Абсурдные звонки, странные телеграммы, нашествия незваных гостей и толп бывших любовниц, какие-то недоразумения, отдающие булгаковской чертовщиной… Обсудив ситуацию, они решают, что на них ополчилась какая-то сила, желающая притормозить их изыскания.

На этом этапе у читателя срабатывает эффект узнавания. Флегматичный сдержанный Вечеровский – Атос с характерным робеспьерским чувством юмора (проходит минут пять, пока все догадаются, что это была такая шутка)

- Что будет? Что будет?

Вечеровский тут же откликнулся:

- Кто знает, что ждет нас? - сказал он. – Кто знает, что будет? И сильный будет, и подлый будет. И смерть придет и на смерть осудит. Не надо в грядущее взор погружать….

Малянов понял, что это стихи, только потому, что Вечеровский, закончив, разразился глуховатым уханьем, которое обозначало у него довольный смех.

- Иди ты к черту, - сказал ему Малянов.

шумный тщеславный «анфан террибль» Вайнгартен - Портос:

- Слушай, отец! – возбужденно закричал Вайнгартен, увидев Малянова. – Где ты пропадаешь? Успокойся и не переживай. Икру мы не тронули. Тебя ждали.

бабник-красавец, тихий, но обаятельный Захар Губарь – Арамис:

Это был рослый красавец с норвежской бородкой и чуть обозначившимся брюшком. Он смущенно улыбался.

- Мы тут без вас нахозяйничали… - сказал он сконфуженно. – Это я виноват…

и наконец, порывистый, вспыльчивый, рефлексирующий Малянов – д'Артаньян:

На кухонном столике среди хлебных крощек красовался натюрморт из сковородки с засохшими остатками яичницы, недопитого стакана чая и обкусанной горбушки со следами оплавившегося масла.

- Никто не помыл и ничто не помыто, - сказал Малянов вслух.

Мойка была переполнена немытой посудой. Не мыто было давно.

Ну же, думает читатель, так выхватывайте шпаги и вперед, на врага! Осталось только выяснить, кто же он.

Но тут им открывается обескураживающая истина. Нет никакого врага. Но и покоя больше не будет. Они, каждый в своей области, достигли черты, переступив которую, человечество может превратиться в сверхцивилизацию. И само мироздание, тяготеющее к стабильности, защищается таким образом от них. Причем опасность угрожает не только ими самим, но и их родным. Надо делать выбор – двигаться вперед, жертвуя всем ради идеи, или поддаться давлению. Выбирать между абстрактным принципом и жизненным благополучием.

Борьба легка и романтична, когда есть враг. Сдаться после борьбы более сильному врагу – не стыдно. А если врага нет? Некому сдаваться?

Подобно тому, как в конце «Трех мушкетеров» один за другим покидают королевскую службу (тоже, знаете ли, во многом сводящуюся к служению абстрактному принципу) друзья д'Артаньяна, так и герои «Миллиарда лет», хоть и не робкого десятка, а сдаются.

Соблазнившись ослепительной карьерой, устраняется от исследований биолог Вайнгартен:

- Гордость, честь, потомки – все это дворянский лепет. Атос, Портос и Арамис. Я так не могу. Я так не умею. Проблема ценностей? Пожалуйста. Самое ценное, что есть в мире – это моя личность, моя семья и мои друзья. Драться? Ради бога. За семью, за друзей. до последнего, без пощады. Но за человечество? За достоинство землянина? За галактический престиж? К чертовой матери! Я не дерусь за слова! У меня заботы поважнее! А ты – как хочешь. Но идиотом быть не советую.

Пресловутый сундук госпожи Кокнар трансформировался в директорское кресло и коллекцию уникальных марок.

Идет на попятный паче всего жаждущий покоя электронщик Захар. Желая уберечь жену и сына от угрозы, капитулирует Малянов. Хотя и сознает, что это решение будет стоить ему самоуважения:

И будет стыдно смотреть на себя по утрам, когда бреешься. В зеркале будет очень маленький и очень тихий Малянов.

И только несгибаемый Вечеровский не идет на компромисс и становится хранителем научных работ, от которых отказались его бывшие друзья. Бывшие – потому, что все ясно понимают: дружбе конец после сделанного ими выбора. Вайнгартен в сердцах упрекает Вечеровского в бездушии:

- Вечеровский тебе ни черта не посоветует. Это не человек, а робот. Причем робот не из двадцать первого века, а из девятнадцатого. Если бы в девятнадцатом веке умели делать роботов, то делали бы вот таких Вечеровских.

А Малянов думает с тоской:

Между мной и Вечеровским навсегда пролегла дымно-огненная непереходимая черта, у которой я остановился на всю жизнь, а Вечеровский пошел дальше, и теперь он пойдет сквозь разрывы, пыль и грязь неведомых мне боев, скроется в ядовито-алом зареве.

Он говорит о служении науке, но теми же словами, что о воинской службе, не делая различий. И это правильно.

Особо стоит упомянуть еще одного крайне интересного персонажа. Как и в саге о мушкетерах, в «Миллиарде лет» тоже есть незаконнорожденный ребенок: зловредный дошкольник – сын Захара. Но, в отличие от милого, но недалекого Раульчика это малолетнее исчадие ада играет роль своеобразного резонера. Наблюдая за спорами и поисками истины на маляновской кухне, он периодически вклинивается в разговор с совершенно недетскими, ядовито – саркастичными намеками и замечаниями, от которых мороз по коже продирает.

- Дядя- трус, - произнес вдруг мальчик отчетливо. Малянов вздрогнул.

- Почем это я трус? Зачем это ты меня обижаешь?

- А я тебя не обижаю, - возразил мальчик. – Я тебя назвал..

Проблема «кем лучше быть – живой собакой или мертвым львом?» , которая периодически всплывает в «Мушкетерах», здесь достигает максимального накала. Но выбор свой все равно каждый делает сам.

Всегда ваш

Теофраст Ренодо